Романс
По лоскутным одеялам деревень
Бродит дрема и мерцают огоньки:
То ли звезды зацепились за плетень,
То ли к месяцу слетелись светлячки.
Месяц к ночи поднимается с полей,
Травы пряные осыпав серебром.
В палисаднике распелся соловей.
За цветущим за жасминовым кустом.
Земляникой зарумянился закат.
Сердцу тесно, сердце мается в груди.
И плывет в окно из сада аромат.
И измученное сердце бередит!
И не спится летней ночью до зари.
Все мечтается и грезится впотьмах:
То ли месяц что-то звездам говорит,
То ли окна зажигаются в домах.
Бабушка
Бабушка чистит рыбу, бьет чешуей о пень.
Вдаль уплывает тихо долгий июльский день.
Бабушка шутит горько, видно, мол, нужно так…
В сети попал Господни дедушка твой, рыбак.
Вечер дремотой полон, смотрит как будто вслед.
Минуло незаметно двадцать далеких лет.
Сколько же боли, сколько? Только в лучистый плес
Память уж не выносит запах его волос.
Голос его забылся, тяжесть любимых рук…
Бабушка чистит рыбу — в белых чешуйках луг.
Река
Река полна.
Вода доходит до помостов.
И лодок ряд притихших недвижим.
И рыбаки, задумчиво-неброски,
Застыли изваянием живым.
И у воды, светящейся зеленым,
Перемежая листья камыша,
Желтеют ирисы. И с колокольным звоном
Взлетает чайка не спеша.
Река-кормилица.
В сарае рыбу вялят.
И чинят сети, и поет баян.
И на прохожих зубы скалит
На цепь посаженный Полкан.
Песня
Пела песни звонкие молодость,
Хороводами гуляла.
И вплетала ленты в волосы,
И любимых целовала.
Зрелость пела колыбельные,
На руках детей качала,
Слушала советы дельные,
В праздники гостей встречала.
Старость пела хриплым голосом,
Окрестясь, слова молебные.
И смеялась рядом молодость,
И вздыхала тихо зрелость.
Молитва матери
Дитятко, как тебе там в небесах?
Мягки ли Божьи постели?
Сладко ли спится, когда на руках
не отнесу к колыбели?
Кто тебе вечером тихо поет?
Кто приласкает спросонок?
Кто поспешит, когда мать позовет
ночью, проснувшись, ребенок?
Перед иконою я до зари,
как в забытьи, повторяю:
«Матушка, милая, в руки твои
Чадо свое доверяю…»
Летний вечер
На старой наволочке сушится брусника
И свет вечерний льется через тюль.
Был прян и многоягоден июль,
Но вот луна – светла и белолика –
Позвала август. И в уснувшем доме
Все отдыхает от дневных забот.
Дымок последний взвился в дымоход.
И тишина стоит в дверном проеме.
Собакам у дома
Собакам у дома не нравится лунный свет.
Профицит сияния и ложный след
остается в луже. И в темноте
звуки не те. И люди как будто не те.
Исписан неровными буквами белый лист.
Буквы спускаются вниз.
И вниз смотрят глаза, звезды, фонарный свет.
Словно луны на небе сегодня нет.
Никто не хочет верить ее белизне. Не сегодня.
Ведь не станет ровней биться сердце.
И ничто не может сейчас удержать
от тех же сомнений, что псам запрещают спать.
Иван-чай
Не отнимай руки от моего плеча,
иначе я захочу стать птицей и улететь.
Я вижу, как в вазе иван-чай
осыпается, если его задеть.
Этим старым стульям так много лет,
что пальцами трещины я нахожу легко.
В доме тихо. И слышно, как из тьмы на свет
убегает вскипевшее молоко.
И мне мало того, что есть у меня сейчас.
Стала старше, но не научилась ценить,
в каждом дне видеть свой смертный час,
любить до боли, до изнеможенья жить.
У равновесия ровный, но шаткий край.
И оступиться хочется, чтобы уже быстрей
осыпался вянущий иван-чай,
вспорхнули руки навстречу руке моей.
В июльских сумерках
В июльских сумерках рассыпаны углями
Большие звезды —
Медленно плывут
В бездомном мраке,
Словно бы за нами,
И ждут приюта, бесконечно ждут…
И снятся мне — спокойной и усталой.
Среди подушек, набранных пером,
Я невзначай под вечер задремала,
Забылась к ночи беспокойным сном.
Космея
«Косм’ея, косм’ея,
не смей мне соврать,
за что не зовут меня больше играть?»
У дерева в ямке я сделал тайник.
Под стеклышко спрятал страницы из книг.
Два перышка белых и камень рябой,
И красный свисток, и цветок голубой.
Заветные тихо сказал я слова:
«Пусть вырастет снова на камне трава.
И папа вернётся к нам с мамой опять.
И ласточки будут над домом летать.
Космея, космея, считай до пяти…»
Как грустно и как одиноко расти.
Слива
Наполнен сад смешеньем голосов.
В корзины сняты сливы и слова.
Трудолюбивый вьется караван
Плоды измерить правдою весов.
В тени деревьев, средь цветов и пчел,
Блестящим соком намочив рукав,
Я исполняю праведный устав,
Кидая сливы спелые в котел.
Кружится пар под солнечным лучом,
Молитва небу — мой Медовый Спас,
Пока огонь заветный не угас,
К ночному бденью мягко увлечен.
Счастливый день, пропитанный трудом.
В нем плоть плода определяет суть.
И каждый верит в свой нехитрый путь,
Неся корзины в сумеречный дом.
Пасека
Пасекой красен сад.
Клевера запах сладок.
Эти покой и лад
Будут душе отрадой.
Белые стены хат,
Крыты соломой крыши.
Дядька мой бородат,
К пасеке с трубкой вышел.
Сядет поодаль, дым
Выпустит, затянувшись,
Вспомнит, как молодым
Так же сидел, вернувшись
с фронта.
Ну а сестра —
Бойкая, страсть, девица,
Даром ли что шустра —
Меду дала напиться.
Только закончил пить,
Бросилась тут на шею…
Пасеку сохранить,
Думал он, не сумеют.
Так и осталось вот,
Что начинали деды.
Чей же теперь черед
Взяться за это дело?
Как говорят в селе,
К доброй душе привьется, —
Даже чужой пчеле
Место в дому найдется.
2010
Утро
Ветви яблони склонились до земли —
спеют яблоки в саду монастыря.
В огородах георгины зацвели
с ночи августа на утро сентября.
Тишина, туман, и в небе высоко
тают звезды в первых солнечных лучах.
В ведрах пенится парное молоко.
И трещат дрова в растопленных печах.
И по улицам проходит до зари
Пастушок с буханкой хлеба и хлыстом.
Он хозяйкам ничего не говорит,
а стучится лишь в калитки каблуком.
И уходит тихо стадо за село…
на поля, где отцветает зверобой.
А над полем снова утро расцвело.
И стрижи кружатся в выси голубой.
Липа
Жалко стало, шепот — не буди.
А сама в бездействии немею.
Липа перецветшая гудит
Ульем медоносным на аллее.
Я симптомы эти узнаю.
Не соврет растресканная рама,
ягоды в земле перегниют,
с грядки не обобранные мамой.
Петушиным криком разделен
день на время праздности и жатвы.
Я переболею, только дом
не простит несбывшиеся клятвы.
Горько. Словно запах хризантем
вдруг взлетел до заморозков гожий.
— Дай мне, Боже, не узнать дилемм, —
я шепчу у вешалки в прихожей.
Седое утро средней полосы
Седое утро средней полосы
Туманом вновь умоется спросонок.
Уж принят постриг лезвием косы,
И ждать весну родился жеребенок.
2008
Крапива
В зарослях крапивы были птичьи гнезда.
От земли холодной запах листьев прелых.
Эта осень вышла в огороды поздно.
По заборам утром иней кружев белых.
По плечам — как иней — пуховые шали.
По вискам — как иней — седины прожилки.
Собрались соседки, у калитки встали.
И смеются жены, вдовы и бобылки
Русские женщины
— Что нового скажешь?
Соседка махнет рукою:
Сын в Аргентине, пишет довольно редко.
Вчера браконьеров поймали на дальней платине.
Говорят, рыбы была полная сетка.
Витя вроде не пьёт, чем-то все время занят.
Встретила пасечника на днях, а вот тот — красавец!
Я ему говорю: всех дачников у тебя переманят.
А он обниматься полез, мерзавец.
Иду вот на почту. Счета, будь они не ладны.
Потом в магазин за горошком для винегрета.
Что-то ночи стали совсем прохладные.
Моргнуть не успели — уже пролетело лето.
Картошку копать ребятишек найму соседских.
У Вити спина, ты знаешь, какие грядки.
Ох, жаль не вернуть уж времён советских.
Сейчас и люди не те, и не те порядки.
На работе все тож, пенсия — три копейки.
Кстати, яйца тебе не нужны? у меня остались.
Все хотят, чтоб пели как канарейки…
С Витей вон тоже на той неделе не рассчитались.
Ладно, пора бежать, заскочу ещё к Нине.
Мне с подсобного пусть комбикорма захватит.
А, я тут рыжего видела с этой, не говори Ирине,
а то две недели не встанет опять с кровати.
Вытие*
Осень струится в воздухе пряном
белым дымком. Затоплена баня.
Слышится осень в хрипе баянном…
В свадебной песне, как яркие ткани
в лавке торговой, пестрят голосами
бабы и девки. В сумерках ранних
окает осень любви словесами.
Светится зыбко за улицей где-то,
рдеется солнце, нисходит домами.
Словно крадется, уходит за светом
полем и яблоневыми садами
детство. Сегодня во сне мне явилась
бабушка в чистой крахмальной сорочке.
Утром видение это забылось.
Катится осень криком сорочьим
по небу, как колесница Даждьбога.
Ночь наступает, а следом метели
выбелят начисто снегом дорогу,
белые простыни в доме постелют.
*Вытие — свадебный обряд, ритуальный плач.
Лихолесье
Лихолесье: коряги, мхи.
Топь болотная —вязкий морок.
Дни осенние вновь тихи.
Первый снег закружится скоро.
Подо льдом застывает топь,
Ряска бурая леденеет.
И чернеет за полем копь,
В ранних сумерках каменея.
Дома вновь затопили печь,
Дым рывками летит и тает.
Словно чья-то чужая речь,
Крик вороний с полей взлетает.
И кружится до самой тьмы,
И стихает в ночи устало…
Не дождавшись в саду зимы,
С ветки яблоко вдруг упало.
Поздний ноябрь
Поздний ноябрь. Свет в окна раскрошен.
Спит неподвижно, склонившись к ветле,
нежно-лиловый мышиный горошек
в дымке молочной на темной земле.
В белом тумане видны очертания –
словно бы в сказке – сараев и крыш.
И уплывает свечение-мерцание
окон далеких в рассветную тишь.
Все будто снится. Осталось немного,
к Новому году здесь выпадет снег.
И в полисаднике будут синицы
снова искать и еду, и ночлег.
Будут подарки и платья, и ёлка…
Словно – как в детстве – спешишь повзрослеть –
по заметеным дорогам поселка
с Дедом Морозом на встречу успеть.
Братья-месяцы
Прости нас, Боже. И пошли нам снег.
Хоть мы, пожалуй, и не заслужили.
Из года в год кляли, из века в век
не дорожили.
Леса туман укутал и поля,
одел деревни в свой платок пуховый.
Молочный берег, реки киселя –
сюжет лубковый.
Когда бы каши пшенной заварить
из прошлогодних звезд и новых,
и белобровых старцев угостить –
на суд суровых.
Чтоб в поле белом ночи напролет
писали братья Богу безмятежно
слова, что всей зимы изменят ход, —
молитвы снежной.
Бесснежный декабрь
Бесснежный декабрь. Печальные сны —
Словно в воде отражение.
Перед отчаянием все равны,
Как и перед сомнением.
Пепел летит с обгоревших полей
Километр за километром.
Бисером — воздух, канва — землей,
Небо — оборванным фетром.
Встанешь у изгороди. Поглядишь.
Вечер. Темнеет рано.
Может быть, где-то и ты не спишь?
Может, и я желанна?
Первый снег
Кто там дышит еле слышно,
Стоя у окна?
Не зима ли это вышла
В поздний час одна?
То на цыпочки привстанет —
Машет рукавом,
То как будто бы устанет —
Сядет под окном.
Как ребенок синеглазый,
Тихо запоет,
Утирая рот чумазый,
Яблоко грызет.
И не чувствуя преграды,
Видит пред собой:
Озаряет свет лампады
Красный угол мой.
И снежинки стали падать
Тихо чередой…
Целовать края оклада
Ледяной водой…
И снега легли большие
На пол и кровать,
Страсти и грехи мирские
Будто застилать…
В декабре
Лисий след приметишь у дороги —
тут мелькает по оврагу за кустами.
От прогулки долгой стынут ноги.
Все нехожеными хочется местами
побродить, забыться, заглядеться…
За селом белеют огороды.
Колосок последний смотрит в сердце,
словно видит все печали и невзгоды.
Годы выйдут, время стает. Колоситься
будет новое, но все-таки чужое.
Может статься, к новой жизни возродится
то, что бедностью изъето и тоскою…
У калитки черноплодная рябина
клонит ветви забеленные, встречает.
Вдовья ягода. Из черной стала синей.
Ветер гроздь отяжелевшую качает.
Новогоднее
…было все, чтобы быть счастливой.
А невдомёк… Словно лист осенний болтаешься на ветру.
А теперь поросло крапивой. И между строк вылезает все, что не по нутру.
Снятся горы и небо, и зимний лес.
Снится запах капустного пирога.
Но зачем все это, если к тебе с небес
опускается снежная лишь труха…
Научите жить, я проснулась не досмотрев…
И не делайте вид, что счастливы вопреки.
Это липа за окнами побелев, мне все тянет ветви своей руки.
Разве скажешь кому-то о том, что возможно все.
Происходит. И виденное рассмотреть
удается чаще, чем все это осознать.
Новый год нам что-нибудь принесет.
Это завтра. Сегодня пора бы спать.
Двери открой
Двери открой и впусти тишину.
Время готовиться к долгому сну.
Сад засыпает, уснули поля.
Белая-белая стала земля.
Белая кошка укрыла хвостом
Яблони, сливы, ворота и дом.
Чтобы на праздник испечь пироги
Ангелы с неба насыплют муки.
Ночь опускается, дай только срок –
Праздничным утром отведать пирог.
Сказка
Ничего не хочу видеть, кроме снега белого полгода.
Белая тьма пусть тяжестью ляжет на спину обязательствами моего рода.
Я буду юртой и юркой синицей малой, водой замерзшей в ведре у бани и в печи горящей искрой алой.
Я забуду доброе и худое, детство забуду, родных оставлю.
Буду полем белым и протоптанной в нем дорогой, и вьюгой бездомной, не знающей усталости.
И хватит мне малости. Будет моим лишь сердце. И все, что уместится на ладони: корочка чёрного хлеба, ракушка, а в ней океан бездонный.
И стану бродить я по городам и селам, заглядывать в окна, распрягать лошадей, на Рождество торговать калачами.
Буду петь колыбельную ветру в лесах заледенелых и звездную зыбку во мраке качать ночами.
Молитва о доме
Пусть станет хлебом этот хлеб и домом этот дом.
Воспоминанья тяжелы, я говорю с трудом…
Есть лето, осень и зима, за строчкою строка.
Есть те, кого уж больше нет, в твоей руке рука
моя. И в доме тишина, сугробы за окном.
И я молюсь за этот снег, за этот хлеб и дом,
за тех, кто на руках держал, за каждый день и час,
за то, что каждый отдавал себя, чтоб сделать «нас».
За бескорыстный труд, за боль, за ночи все без сна.
За то, что рядом, здесь и тут, где дом и тишина.
За ту любовь, за страсть и пыл, за веру и приют,
что дали жизнь. И вместе с ней теперь во мне живут.
Пусть будет хлебом этот хлеб, а домом этот дом,
Покуда в памяти встает мой снег с моим окном.
Пока я вижу их глаза и чувствую тепло.
Пока снегами многих лет еще не занесло
любовь ко всем, о ком молюсь я в снежной тишине.
И в каждой букве этой — пусть… и в жизни, и во сне.
Снег идет
Снег идет и пишутся стихи
белыми снежинками разбужены.
Невесомо кажутся легки —
снежной пряжи дорогое кружево.
И не нужно больше усложнять.
Если заглянуть в себя не можешь,
за окном, смотри, сугробов гладь.
Тишину и холод не встревожишь.
До весны. Терпение имей,
снегом стань… и до ее прихода
зиму пережди, переболей.
В марте переменится погода.
Вербное
Я нашла себе отдушину там, где не ждала.
Вот и мама снова к ужину позвала.
К воскресенью верно Вербному ивы цвет
до макушки — купол-золото — мягкий свет.
Ты прости-прости, сердеченько. Я сполна
натерпелась равнодушия. А луна
выплывает в небе ранняя. Хороша.
И звезда к звезде — Медведица — блеск ковша.
Снится запах
Снится приторный запах опилок сырых
на подтаявшем влажном пригорке.
Память с детства хранила в своих кладовых,
а проснешься — становится горько.
Нет ни дома того, ни бревенчатых стен
покосившегося сарая.
Безвозвратно ушли времена перемен
деревенского этого рая.
Разлюбить невозможно и страшно терять.
С каждым годом стираются лица.
Остается одно — иногда вспоминать.
Или ждать, что однажды приснится.
Я
Я — дом.
Я — стены прочные его.
Проложенное мхом бревно. Я пахну можжевельником и молоком.
Я — дом.
Я — чистое стекло. И белоснежный тюль. И желтых прутьев веник. Ведро брусники, дым, натопленная печь.
Я — печь.
Я — камень теплый и живой.
Я — пламя, я — затвор, и я — зола.
Тепло, живущее внутри. Уют и хлеб.
Я — хлеб, я — тесто, я — квашня. Я — руки трудолюбия, что ставят его в печь.
Я — трудолюбие. Я — мать.
Земля, река и солнце — я.
Я — рожь, зерно.
Жара и холод.
Дождь и снег.
Рассвет, рождение зари, любви, сплетенной из венков, цветов и яблок в осени руках.
Я — осень. Я — засохшая листва. Пчела — хозяйка сот.
И соты желтые, и мед.
Я — мед, пшеница. Я — пирог. Я — праздник урожая. Я — костер. И ночь, и звезды, и туман. И росы первые.
Начало и конец. Природный цикл.
Я — август. Я — знание. Листы старинных книг и пыль над этими листами. Я — мудрость слова и письма.
Я — Библос*. Буква — я.
Записанные в книгах торжества и войны, и погибшие цари, и памятники этим же царям. История, наука —это я.
Я — символ, иероглиф. Я — фрагмент, я — свастика, я — знак.
Я — основание всему. Я — жизнь. Я — смерть. Я — смысл бытия. Я — воздух. Я — трава. И я — песок.
Я — море. Я — вселенная.
Я — Бог.
Дождь
Дождь! Застучал по подоконнику,
Зазвенел по чистому стеклу.
Суеверье, верно, но по соннику
Дождь такой всегда к теплу.
И земля, опять наполнясь радостью,
Поднялась, как тесто на пирог,
Преет миг, нектарной полон сладостью,
Я сажусь у дома на порог…
Выбираем мы из жизни случаи,
Собираем счастье день за днем.
И теперь, к словам прибавя лучшее,
Я кусаю яблоко с дождем.
Скачать книгу бесплатно в интернете вы можете на сайте моем
Stihovidenie.ru